Сергей РЫБАЛКА


	НЕВЕРОЯТНАЯ ИСТОРИЯ ПУТЕШЕСТВИЙ 
		АЛЕКСЕЯ БОЛЫШЕВА
			ПАРАЛЛЕЛЬНЫМ МИРАМ

	 или
 
	  Л Ё Ш К И Н Ы   С Н Ы



 Лёхе иногда снились сны. Или так: Леха иногда видел сны. Ну и что, 
казалось бы, все видят сны, тем более - иногда. Но дело в том, что с 
некоторых пор сны Лехе снились странные. Не то, чтобы постоянное 
жедневно или, там, по пятницам. Скажем так: они случались. Иногда 
это накатывало и продолжалось несколько дней, потом вдруг надолго 
исчезало, и тогда Лехе снилось нечто вполне обыденное, либо вообще 
не снилось ничего. Когда это началось, Леха припомнить уже не мог,а 
вот как - помнил. Вообще, надо сказать, что необычные эти сны и 
запоминались как-то бессистемно: иногда забывались почти сразу, но 
чаще Леха помнил всё (о том, что было в снах обычных, он, 
проснувшись, минуты через три вспомнить уже не мог). Видимо, даже 
и неправильно называть эти Лёшкины сны странными или 
необычными, тем более, что, по существу, они если чем и отличались, 
то лишь более сильным ощущением реальности происходящего и, 
соответственно, большими для Лехи сложностями при выходе из сна: 
сон или явь? Такое, в общем-то, встречается, пожалуй, даже у многих. 
Однако, сам Леха четко различал свои сны: нормальные и странные. 
Он никогда не смог бы никому растолковать, в чем дело, даже, 
собственно, и не пытался, за исключением единственной не очень 
удачной попытки объяснить, что с ним происходит, Светке, жене. 
Просто Леха твердо знал: это другое. И этого знания ему было вполне 
достаточно.

 * * *
 Начало, кстати, было не очень-то и впечатляющим. Леха как обычно 
завалился спать где-то около полуночи. Светка спала, отвернувшись к 
стенке. Он лег - и сразу же уснул. Это было так неожиданно (потом-то 
он привык) - уснуть сразу же, не ворочаясь часами с боку на бок, не 
считая, что называется, слонов - что Леха слегка ошалел и проснулся. 
Проснувшись, он сказал себе: "Дурак, радовался бы!" - и снова 
мгновенно уснул. Уснув же, осмотрелся: он лежал рядом со Светкой, 
явно спящей, лицом к стенке. Сам он лежал с краю, как всегда, но 
ощущал при этом какое-то неудобство. Он откинул одеяло и осмотрел 
себя. Трусы и майка были вполне обычными, на ногах же красовались 
огромные собачьи унты, подаренные ему когда-то, сто лет назад, 
дедом. Он опять проснулся, посмотрел на ноги, торчащие из-под 
одеяла. Нормальные босые ступни, левая и правая. "Так, понятно", - 
сказал Леха, уснул, встал с дивана, прошел в коридор, разулся, закинул 
унты на антресоль, потом зачем-то зажег свет, щурясь, подошел к 
большому настенному зеркалу и состроил себе рожу. "У, ублюдок!" - 
сказал он себе в зеркале, на что тот показал ему язык. Леха выключил 
свет, добрался до дивана, лег и проснулся. "Так..." - Леха сделал вид 
(попробуйте-ка впотьмах и в одиночестве "сделать вид"), что ему все 
понятно, поскреб переносицу, уснул,еще раз поскреб, снова встал и 
протопал тяжелыми унтами в коридор. Света зажигать не стал: 
подождал, пока привыкнет к темноте, затем снял унты, закинул их на 
антресоль, подошел вплотную к зеркалу, нашел там внутри того, кого 
искал - и состроил ему рожу. Тот криво усмехнулся и постучал себя 
пальцем по виску. Леха почесал висок, вернулся на диван, залез под 
одеяло и проснулся. Он тупо посмотрел на Светку, которая в ответ 
потерла под одеялом нога об ногу, произнес: "Ну-ну..." - и, уснув, 
привычно отправился в коридор разуваться. Стянув с ног унты, 
швырнул их на антресоль, посмотрел в зеркало - и получил унтом по 
затылку. Молча он поднял унт ("Унту? Унто?" - промелькнуло у него в 
голове) и тем же движением зашвырнул его обратно. Он начал отсчет 
секунд, глядя в зеркало - на себя, скорчившего при этом жуткую рожу. 
На счет "пять" унт свалился ему на голову. Леха придвинул ногой 
табуретку, встал на нее и с усили-ем затолкал унт на антресоль. Затем 
слез, подошел к зеркалу, где бесновалось, корча дурацкие рожи, его 
отражение. Леха криво усмехнулся, постучал себя пальцем по виску и с 
достоинством проследовал на ди-ван. Забравшись под одеяло и 
проснувшись, он сказал себе: "Ну, нет уж!" - встал и прошел в 
коридор, где на голову ему тут же упал унт. Леха пододвинул 
табуретку и, забравшись по пояс на антресоль, аккуратно составил в 
ряд все три пары. Потом он спрыгнул с табуретки и, отворачиваясь от 
зеркала, в два прыжка добрался до дивана. Очутившись под одеялом, 
он сразу же уснул, встал и пошел в коридор, где, постояв для верности 
секунд пять под антресолью, наклонился и обнаружил, что унтов на 
ногах нет. Он поднял глаза. Тип в зеркале грустно смотрел на него и 
разводил руками. Леха беззлобно показал ему язык, не спеша вернулся 
к дивану, затем присел на его край, посмотрел на свои босые ступни, 
пошевелив при этом пальцами ног, лег и с головой укрылся одеялом.

 Разбудила его Светка, бесцеремонно пихая под ребра: "Лех, ты что, 
совсем уже съехал?" Леха, щурясь на свет, недоуменно пялился на 
разъяренную свою половину. "На рыбалку собрался, чукча? Это что-то 
новенькое",- Светка, убедившись, что он разбужен и, кажется, 
врубился, ушла на кухню. Леха, все еще туго соображая, сел на край 
дивана, свесив ноги. Унты глухо грохнули об пол. "Черт..." - про себя 
произнес Леха и потопал в коридор. Вид заспанного орла в трусах, 
майке и меховых унтах был действительно хорош. 
 Леха со вздохом разулся, придвинул табурет, взгромоздился на него - 
и его взору предстали выстроившиеся аккуратной шеренгой три пары 
одинаковых белых собачьих унтов. Леха с унтами в руках присел на 
табуретке на корточки и внимательно посмотрел в зеркало. Там не 
было ничего. Вообще: ничего. "Да..." - сказал Леха, выпрямился, взяв 
оба меховых сапога в одну руку, другой с трудом расчистил на 
антресоли небольшой участок - от всякого хлама, пылившегося там, 
наверно, не первый год и забившего антресоль под завязку: старых 
ботинок, книг, коробок с елочными украшениями, Светкиными 
старыми сапогами. Он затолкал в образовавшуюся брешь один за 
другим свои унты, спустился на пол, посидел немного на табуретке, 
вглядываясь - и ничего такого особенного не находя в своей 
физиономии в зеркале. Потом задвинул табурет на место и пошел 
умываться.

 Надо сказать, во всех сюжетах, что разыгрывались в его снах, сам 
Леха принимал, что называется, непосредственное участие. 
Минимум как свидетель. Он заметил также, что попадая во все эти 
странные ситуации, он может относиться к происходящему по-
разному: от некоторой отстраненности до полного и, так сказать, 
некритичного "погружения в образ". Случалось и раздваиваться: 
одна половина Лехи, высунув язык, добросовестно разыгрывала 
очередной сценарий, другая же скептически наблюдала за первой, - 
тем не менее, всегда любые странности того мира, что ожидал Лешку 
в его необычных снах, принимались им безоговорочно. Точнее, как 
данность, поскольку оговорки, конечно же, случались. Он, например, 
попав "туда" и обнаружив нечто уж вовсе сумасшедшее, мог и 
проснуться, бормоча что-нибудь вроде: " Ну, это уже слишком!", 
снова уснуть, попасть туда же, еще немного поворчать, уже не 
просыпаясь. А затем, скри-пя - и сердцем, и всем остальным - 
ползти-таки по этой неудобной, иногда неприятной дороге, - следуя, 
однако, и всем ее изгибам, и принятым на ней правилам движения. 
Хотя и здесь не без исключений: Леха мог, если очень уж, как он 
выражался, доставало, позволить себе и правила нарушить, и путь 
сократить, если дорога слишком уж круто заворачивала,- но при всем 
при том сами эти его нарушения правил нисколько не разрушали 
всей картины. Нам сдается даже, что все в этой странной игре: и 
правила, и нарушения их, и отношение Лехи к его новому 
окружению, и... в общем, все, - было предусмотрено заранее. А 
может быть, не надо усложнять? И все эти детали не имеют ровным 
счетом никакого значения, а Леха, участвуя в свободно текущей игре, 
- и сам, хотя бы в этих своих снах становился по-настоящему 
свободным. Или тем, что называется: самим собой.

 * * *

 Леха шел по улице (во сне, разумеется). Улица была до боли 
знакомой: не реже двух раз в день Лешка топтал ее в обоих 
направлениях. Однако, на сей раз, лишь только ступив на ее асфальты, 
Леха почувствовал: что-то не то. Он прошел метров тридцать и, следуя 
шестому, или даже восьмому чувству, поднял глаза. Перед ним 
болталась вывеска: "Заточка музыкальных инструментов. Мастерская 
работает...",- ну и так далее. Леха прошел еще метров так двадцать, 
дойдя до перекрестка, остановился и подумал: "Что-то не то". 
Собственно, мы вовсе не настаиваем, что был произнесен дословно 
именно этот текст, скорее всего, мысль была выражена куда ярче и 
лаконичней, но дело, конечно же, не в словах. Леха действительно 
почувствовал, что что-то здесь именно так: не то. Он быстренько 
вернулся и уставился на вывеску, свободно свисающую на коротких 
цепочках с кронштейна, приделанного чуть выше заурядной двери, 
крашенной железным суриком. "Заточка музыкальных инструментов. 
Мастерская работает с 8 до 18, обед с 13 до 14". "Да ну, чушь какая!" - 
вновь чуть ли не вслух подумал Леха и двинул в прежнем направлении 
- домой. Придя домой, он первым делом залез под диван и вытащил 
оттуда запыленный чемоданчик, оказавшийся футляром, вскрытие 
которого показало сверкающую трубу (музыкальный инструмент с 
раструбом и тремя кнопками). Лешка с легким нажимом провел 
большим пальцем правой руки по округлой кромке раструба, или как 
он там правильно называется, - внимательно осмотрел палец: крови не 
было. Леха быстро взгянул на часы - было без пяти два. Он поспешно 
упаковал трубу в чемоданчик, сдул с него пыль, стерев остатки 
рукавом куртки, обулся и рванул вниз по лестнице.

 Добежав до мастерской, Леха обнаружил очередь. Не то, чтобы 
слишком длинную, персон эдак на семь - восемь. Хоть было уже пять 
минут третьего, мастерская еще не открылась. Очередь, слабо 
волнуясь, как раз обсуждала этот прискорбный факт. Леха ругнул себя 
за неразворотливость и уже собрался было обратиться к толстому 
дядечке с умиротворенным бородатым лицом, обнимающему пухлыми 
ручками футляр с виолончелью, с вопросом, типа, не он ли крайний, - 
как в пространство между ним и дядечкой решительно внедрилась 
мадам лет сорока и заявила, что она занимала. Тут Леху довольно 
грубо отпихнули. "Поставьте пока здесь. Я позову, перекурите", - 
произнесла мадам, и бригада грузчиков грохнула оземь всеми тремя 
ногами огромный черный рояль. "Стейнвей", - машинально прочел 
Леха золотые буквы на лаковой поверхности. "Куда вы претесь со 
своим пианином? - вдруг визгливо заверещал благообразный с 
виолончелью, - Пианины не принимают!" Мадам смерила его взглядом 
(уж понятно, каким именно взглядом) и молодецки сплюнула на 
клумбу с ободранным розовым кустом. "Стоишь - и стой, понял, чмо 
болотное!" - с достоинством обронила мадам. "Однако, что это я..." - 
подумал Леха, и уже было открыл рот, чтобы занять за решительной 
теткой, как обнаружил пристроившихся ей в хвост еще двоих: 
старичка с двумя баянами в футлярах и небритого амбала армяно-
грузинской наружности. У этого в руках не было ничего. "Вы 
крайний?" - наконец-то задал свой вопрос Лешка. "Я - вокалыст!" - с 
акцентом ответил амбал. Лехе показалось, что наглухо застегнутая на 
широкой армяно-грузинской груди кожаная куртка поросла густым 
курчавым волосом, и эти заросли слабо шевелятся. "Я - вокалыст, - 
угрожающе повторил амбал, уставив на Леху налитый кровью глаз, - 
понял? Вокалыст!" Все, кто стоял в очереди , осуждающе уставились 
на Алексея. Тут, однако, из-за двери послышались звуки отодвигаемых 
засовов, и внимание очереди переключилось на дверь. Но не успела та 
открыться, как старичок, до того мирно стоявший между мадам и 
черным вокалистом, подхватив свои баяны, со сдавленным криком "я - 
ветеран!", держа в зубах красную книжечку, пулей пронесся вдоль 
очереди и исчез за только что открывшейся дверью, которая за ним же 
и захлопнулась. "Не, ну это беспредел! Борзота!" - сквозь зубы, но 
достаточно громко, чтобы на нее обернулись прохожие в радиусе 80 
метров, процедила мадам. Стоящая у самых дверей бабуля с 
альтсаксофоном "Амати", завернутым в грязную тряпицу, заголосила: 
"Ой, ну что же это делается-то! Пусть идут один через пять, 
ветеринары проклятые!". "Я - вокалыст!" - грозно произнес в сторону 
захлопнувшейся двери мохнатый амбал.

 Резко и противно завизжали тормоза. Леха оглянулся: из въехавшего 
двумя колесами на тротуар потертого ушастого "запорожца" вылезли 
двое в "адидасах" и направились к двери. Тот, что спереди, в норковой 
шапке, держал подмышкой черную доску с клавишами - синтезатор. 
""Роланд", клёвая машина",- произнес про себя Леха. "Вы что, не 
видите, что здесь очередь?" - как-то без былого огня, но все-таки 
достаточно визгливо сказал благообразный. Первый "адидас" даже не 
оглянулся, пинком открыл дверь и исчез за ней. Второй же, низенький 
и квадратный, подошел вплотную к благообразному, взял его за 
бороду и попросил замолчать, - естественно, на очень простом и 
доступном языке, - после чего проследовал за типом с "Роландом". 
Благообразный же все понял и замолчал, сев на асфальт рядом с 
виолончелью, зажав обе руки между ног. "Друзья! - вдруг порывисто 
обратился к притихшей очереди очкарик со скрипкой, стоящий за 
бабулькой,- Друзья, нашей очереди недостает организованности и 
порядка". Тут дверь с треском распахнулась и вновь захлопнулась - и 
так три раза. Друг за другом на улицу вылетели старичок и оба его 
баяна. "Друзья! - продолжал энтузиаст со скрипкой, - нам необходим 
четкий регламент". "Не понял", - не понял Леха. Старичок с баянами, 
слегка разбежавшись, вновь просвистел мимо очереди и исчез в 
мастерской. "Товарищи! - вновь завел свое очкарик, - Мы должны 
избрать комиссию по соблюдению очередности. Прошу высказываться 
по существу обсуждаемого вопроса". "Я - вокалыст!" - твердо и с 
достоинством произнес армо-грузин. "Братва! - вдруг заявила мадам и 
вновь сплюнула на розовый куст, - Братва! Короче, надо пахана 
выбрать, чтобы..." Чтобы что именно - ей сказать не удалось, потому 
что дверь мастерской вновь с треском отворилась, и на тротуар, описав 
пологую дугу, опустился квадратный "адидас". Затем дверь хлопнула 
еще раз - и второй "адидас" мелкими шажками выбежал за первым. 
Норковая шапка по-прежнему находилась на его голове, меж тем как 
шею украшала новая деталь: воротник в виде синтезатора "Роланд". 
При этом до пяти клавиш белых и трех черных торчали у него изо рта. 
"Адидасы" проворно забрались в свой "запорожец", и через секунду 
грохочущий автомобиль исчез за ближайшим поворотом. Дверь, 
крашеная суриком, приотворилась, и под звуки "Прощания славянки" 
на пороге показался старичок. На груди его сияла новенькая медаль 
"За отвагу". "Смир-на!"- вдруг заорала мадам. Очередь мгновенно 
подравнялась и замерла, пожирая глазами медальку на ветеранской 
груди. "Ура!" - скомандовала мадам, и мощное троекратное "ура" 
прокатилось над крышами домов, строительными котлованами 
окраины, трамвайными путями, портом, полями пригородного совхоза 
и затерялось где-то во Вселенной. "Вольно!" - произнес старичок и 
вновь скрылся за дверью. "Я - вокалыст!" - зарыдал мохнатый. Он сел 
на тротуар, ритмично колотя по асфальту огромными щетинистыми 
кулачищами и, раскачиваясь в такт, повторял: "Я - вокалыст! Я - 
вокалыст!" Рядом с ним присела на корточки бабулька с саксом и, 
приговаривая: "Агушеньки, агушеньки", - утирала ему слезы белым 
платочком. В этот момент Леха понял, что если раньше основное 
неудобство его стояния в очереди составлел рояль, прижимающий его 
к заборчику клумбы, то теперь что-то дополнительно к тому уперлось 
ему в лопатки. Скосив глаза, он обнаружил, что это что-то - арфа, 
принадлежащая, судя по всему, девице с нездоровым лицом. Арфой и 
девушкой очередь, однако, не заканчивалась. За ней Леха разглядел 
лысого тромбониста, панка с электрогитарой "Урал", а за последним - 
весь состав симфонического оркестра местного радио и телевидения. 
Хвост очереди терялся где-то за поворотом. Вдоль нее на 
трехколесном велосипеде катил очкастый скрипач и вещал в мегафон: 
"Товарищи! Прошу высказывать предложения по составу комиссии!" 
Мадам, в очередной раз сплюнув на бедную розу, подошла к роялю, 
подняла крышку и, откинув прическу, со слабо сдерживаемым 
восторгом заиграла fortissimo "Оду к радости". Однако, Лешкино 
внимание вновь отвлек визг тормозов. Он обернулся. Помятый 
"запорожец" стоял на прежнем месте. Из "запорожца" и 
пристроившегося ему в хвост трактора "Беларусь" с прицепом - и из 
прицепа тоже - выбегали и строились в колонну по два "адидасы" в 
норковых шапках и с автоматами "узи" наперевес. В первой шеренге - 
двое прежних: квадратный и с клавишами в зубах. Квадратный 
прокричал что-то короткое по-японски, и колонна перебежками 
двинулась к дверям мастерской. Улучив момент, квадратный сбегал к 
бородатому виолончелисту и после короткого общения с ним вернулся 
в строй. Виолончелист вновь присел на асфальт с руками между ног, а 
колонна "адидасов" тем временем скрылась за дверью, выкрашенной 
суриком. Из-за двери сразу же послышались звуки упорных 
продолжительных боев. Вдруг девица-арфистка, завизжав что-то 
похожее на "Марсельезу", влезла на рояль, крышка которого, упав, 
прихлопнула верхнюю половину мадам. Девица, продолжая петь, 
сбросила с себя верхнюю одежду, потом заголила правую грудь и, 
прокричав "Вив ля руа!", спрыгнула с рояля и вбежала в мастерскую. 
Очередь, замешкавшись не более чем на секунду, мерным шагом, с 
пением "Интернационала" перешла в наступление, и уже через минуту 
последний боец с воинственным кличем "Я - вокалыст!" исчез за 
дверью. Леха понял, что пора линять - и проснулся. С минуту он 
полежал с открытыми глазами, вслушиваясь в постепенно 
удаляющиеся звуки стрельбы, отдаленные взрывы, крики, раскаты 
"Ура!", постепенно затихающие в его ушах. Когда все стихло, Леха 
встал, залез на шкаф, достал коробку с инструментами, порывшись в 
ней, извлек длинный драчевый напильник и собрался уже лезть под 
диван за трубой, - вот тут-то его и застукала Светка, включившая свет. 
"Ну, и?.." - произнесла Светка. Фигура Лешки, стоящего посреди 
комнаты в трусах по колено и с огромным напильником в руках и 
впрямь располагала к вопросам подобного рода. "Слесаря вызывали?" 
- спросил Лешка и сам себе удивился.
 В общем, как вы уже догадались, Леха окончательно проснулся, а вот 
что там у них со Светкой было - не было, - мы, уж не обессудьте, вам 
не расскажем. Мы уж как-то все больше о снах. Так что извиняйте, до 
встречи в эфире.

 * * *
 По профессии Леха был музыкантом. То есть, разумеется, он умел и 
еще кое-что, например, штукатурить-малярить, пробки поменять, - но 
единственные в своей жизни "корочки", засвидетельствовавшие 
окончание им заведения, дающего специальное образование и 
официальную "профессию", были несколько лет назад выданы ему 
городским музыкальным училищем, которое он окончил довольно-
таки успешно, с пятеркой по специальности. Правда, Лехины 
взаимоотношения с музыкой развивались как раз-таки, скажем так, 
неоднозначно. К трубе его потянуло давно. Впервые он дунул в 
настоящую трубу, учась еще классе в восьмом. Получившийся при 
этом звук вряд ли можно было назвать музыкальным, однако, Леху 
поразил не сам звук, а какое-то незнакомое ощущение где-то в мозгу, 
обозвать которое иначе, чем "кайф" он не смог. Довольно быстро (а 
трубу ему подарил сосед по двору, пьяница-мариман, решивший 
завязать и с пьянкой, и со своими музыкальными намерениями) Леха 
научился извлекать какие-то более-менее связные звуки, мелодии. 
Отец его по молодости увлекался джазом, и поэтому первыми 
мелодиями, которые Леха неуклюже обрабатывал на своем, кстати, 
очень хорошем инструменте, были вечные темы старого доброго 
мэйнстрима (а также бопа, бибопа и проч., и проч.). Отец ухитрился 
собрать огромную коллекцию Луи Армстронга, причем, несмотря на 
"Айдас" и "тип 2", качество записей было довольно сносным, и Лехе с 
его трубой явно было "делать жизнь с кого". Чем он усиленно и 
занимался, доводя до истерик соседку и заставляя беспокоиться 
учителей, опасавшихся, как водится, "за его будущее". Так или иначе, 
в десятом классе он уже вполне прилично дудел на танцульках в 
школьном ансамбле, а весной его даже попросили поиграть в команде, 
лабавшей (Леха к тому времени освоил и музыкальный сленг) четыре 
дня в неделю в городском парке. Участвуя в первых своих "бандах", 
он понемногу освоил и клавиши. Причем начинал со старой "ионики", 
а к фортепьяно впервые подошел уже летом, когда готовился к 
вступительным экзаменам в училище. Поступил он без особых проб-
лем. Первые два года он отдавался учебе с каким-то неожиданным для 
себя упоением. Он переиграл во всех командах, возникавших - и 
распадавшихся - в ближайших окрестностях: на клавишах и на трубе. 
Он не пропустил ни единой репетиции училищного биг-бенда, о нем 
заговорили, проча большое будущее, по меньшей мере, региональном, 
так сказать, масштабе. Он и сам ощущал это будущее большим, не 
очень, правда, конкретным, зато достаточно радужных тонов. Так 
продолжалось до конца второго курса, до тех пор, пока однажды Лехе 
не дали послушать запись Майлза Дейвиса. Он, в общем-то, и до того 
не раз слышал все или почти все эти вещи - и преклонялся перед 
Майлзом, правда, как-то умозрительно, рассудочно, отдавая долг, что 
ли, - теперь же случилось так, что эта труба, этот старый негр... 
Короче, у Лехи внутри что-то оборвалось. Он вдруг совершенно ясно 
осознал, что никогда не сумеет ТАК. Что НИКТО НИКОГДА НЕ 
СУМЕЕТ ТАК. Он целую неделю не мог себя заставить пойти в 
училище. К нему даже приходили - он сказался больным. Через 
неделю он вернулся к учебе, но все это было уже не то и не так. Он 
забросил биг-бенд, наотрез отказывался от всех джазовых и просто 
"трубных" предложений. Да и трубой занимался только так - чтобы 
выполнить программу и дотянуть до диплома (а получив диплом, 
засунул трубу под диван и больше не притронулся к ней ни разу). 
Когда через месяц шок прошел, он постепенно - и все более 
основательно увлекаясь - занялся клавишами. В городе их тогда 
становилось все больше, морячки везли их довольно охотно на 
продажу, или просто так - поприкалываться, - привлеченные 
занятными звуковыми эффектами. Леха же, пользуясь своими, так 
сказать, связями в музыкальном мире, имел возможность пощупать 
практически любые инструменты сразу же, как только слух о них 
проникал в училище. Его завораживали необычные звуки, столь мало 
походившие на ту, первую, школьную "ионику", он упивался своими, 
как ему поначалу казалось, безграничными возможностями 
управления этим звуковым водопадом. Он все больше музицировал с 
командами, игравшими, как они выражались, "психоделические дела", 
странную ассоциативную музыку. В общем, Леха даже стал покупать 
эти "доски", как обзывались синтезаторы в их кругах. Ради добычи 
необходимых для этого бабок, т.е. денег, он не гнушался никакой 
работы - от кабацкого лабания до рытья могил.
 "Клавишный" период продолжался у него лет пять. Уже окончив 
училище, он поработал года три в составе, игравшем нечто среднее 
между "new wave" и Жаном Мишелем, они даже съездили на пару-
тройку средней руки рок-фестивалей, произведя там определенный 
фурор. Однако, и эта "электронная" полоса закончилась столь же 
внезапно, когда однажды в какой-то затрапезной комиссионке Леха 
увидел старенькое фоно, еще дореволюционный "A.Kummer". Он 
подошел к нему, провел пальцем по костяным клавишам, взял аккорд. 
 Пианино было вдрызг расстроено, но у Лехи внутри что-то екнуло, и 
он забегал, оплачивая покупку, ловя машину и обзванивая приятелей, 
которые могли бы помочь ему сейчас же отвезти "Kummer"а домой. 
Фоно отдавали почти даром, так что у него вполне хватило денег и на 
машину, и на пузырь для друзей. 
 Выпроводив их, он тут же залез в пианино, что называется, с ногами, 
и не вылезал целую неделю, меняя молоточки, изъеденные молью, 
заменяя новыми ржавые струны. Пришлось повозиться и с треснувшей 
в двух местах декой. Леха никогда не подозревал в себе таких 
способностей, однако через неделю "Kummer" уже звучал. И этот 
далеко не стейнвеевский, в общем-то, звук доставлял Лехе ни с чем не 
сравнимое наслаждение (он, правда, и эти свои ощущуния обозначал 
все тем же "кайфом"). Он вдруг понял, что в той музыке, что он до сих 
пор делал на всех этих дорогих и престижных машинах, от него самого 
зависит лишь какая-то очень незначительная часть, что практически 
все - уже заложено туда конструкторами, или как их там, и что его 
кажущееся всевластие оборачивается обычным следованием 
инструкции, вроде того : "Включив утюг, вращением регулировочного 
диска 1 добейтесь необходимой температуры. Рекомендуемые 
режимы...", - и так далее. Он, конечно, вполне допускал, что неправ, 
но... Не надо, кстати, думать, что сделав столь убийственный для его 
взаимоотношений с электронной музыкой вывод, Леха начисто 
забросил это дело.Нет, просто его отношение, дополняя свойственную 
этой музыке технологичность, сделалось столь же технологичным (это 
он сам как-то раз по пьянке объяснил себе все это - про 
технологичность и все такое, и откуда только понабрался). В общем, 
Леха, садясь за клавиши (а занятия этого он не бросил), ощущал себя 
теперь скорее "специалистом", нежели музыкантом. Вроде шофера, с 
интересом пересаживающегося с одной машины на другую. И чем 
больше одна машина отличается от предыдущей - тем интересней. 
Душа же Лехина отныне принадлежала старенькому "Kummer"у.
Что интересно, после этого случая с Лехой произошли еще кое-какие 
занятные перемены. Он, например, перестал гонять, стараясь при 
этом еще и пнуть, кошек в подъезде. Он, ранее органически не 
переносивший звука скрипки, теперь с удивлением обнаружил, что 
его стало тянуть на скрипичные концерты, и с удовольствием открыл 
в своем же городе чудесный струнный квартет с Вивальди, 
Моцартом и всеми такими делами. И самое главное: он как-то по-
иному стал смотреть на девушек. До того он их, собственно говоря, 
не замечал, либо, грешен, когда припекало - или перепадало - 
рассматривал лишь как партнерш по известным играм. И вдруг - на 
тебе!.. Короче, не прошло полгода - и Леха женился. Причем женился 
не потому, что... ну, понятно, как оно бывает, типа того: обесчестил - 
женись, нет. Он влюбился, влип по уши, причем взаимно. В общем, 
только через год, наверно, они со Светкой немного успокоились, 
попривыкли, что ли. Не как к мебели, или еще к чему-то, а... Короче, 
Лехе крупно повезло с этим делом. Но Леха и Светка - это уже, 
собственно, особый разговор, и может быть, кто знает, когда-нибудь 
мы к нему и вернемся, но пока...
* * *

 "Привет тебе, брат, от господа нашего Иисуса Христа!" - перед Лехой 
сидел какой-то незнакомый ему мужичонка. Мужичонка был бородат, 
обладал кустистыми бровями, щербатой рожей, и не то родинкой, не 
то бородавкой под правым глазом. В руках он держал черный томик 
Библии с торчащими из него закладками. Глаза его мало того, что 
косили, - отличались еще и откровенно сумасшедшим блеском. Леха 
осмотрелся: он сидел на вертящемся стуле в заваленной усилителями, 
колонками, паяльниками и прочим подобным хламом прокуренной 
комнате, где они обычно репетировали. Перед ним лежала ямаховская 
доска, которую Леха видел впервые. "Я говорю, братан, привет тебе", - 
с какой-то странной интонацией повторил мужик. "От кого?" - 
спросил Леха. "От Иисуса Христа", - недобро сказал мужичонка, 
пристально глядя на Леху. Лешка посмотрел на синтезатор. Красный 
светодиод, светясь, указывал на готовность клавиш к работе. Леха 
выключил "power", поискал под ногами, нашел адаптер 220/100 и 
выдернул его из тройника. "Значит, не хочешь разговаривать со 
своими братьями?" - хрипло выдавил косоглазый гость. Тут Леха 
обнаружил, что, держась за спиной бородатого, в комнате присутствует 
еще один - молодой пацан в зеленой куртке. Тонкая прядь волос 
спадала у того со лба почти до подбородка. Пацан напряженно смотрел 
на Леху. "Мужики, - сказал Леха, - у вас какие-то проблемы? Ну, так 
выкладывайте". Мужик тяжело засопел, а Лехе показалось, что во 
всклокоченной его бороде шевелятся лохмотья шинкованой кислой 
капусты. "Здесь найдется кассетник, или здесь и кассетника нет?" - 
продолжил мужик, и в голосе его прорезались новые - театрально-
патетические - нотки. "Пойдем, ему не понравится, не видишь что 
ли?", - подал голос пацан. "Нет, ты скажи, здесь есть кассетник?" - 
мужик не моргая смотрел в две разные точки на Лехином лице. "Есть, 
- сказал Леха, - и что?" "Нет, я ему музыку принес, а он тут трет... - 
мужик начал краснеть лицом, - да ты Библию читал?" "Ладно, - Лехе 
это надоело, он достал из настенного шкафа двухкассетник, - давай 
свою кассету". Мужик полез за пазуху, вынул газетный сверток, 
развернул сначала газету, потом какую-то грязную тряпку, достал 
кассету и протянул Лехе. Тот включил магнитофон, поставил кассету и 
нажал на "Play". Музыка как-то не вязалась с обликом мужичонки, 
который, не отводя от Лехи пронзительного взгляда, корявым пальцем 
достал из ноздри зеленую козу, прилепил ее к стулу и вытирал теперь 
палец о штаны. "Да здесь лажа, ты перемотай", - сказал он. Леха 
вслушался: хорошие клавиши, бас, барабаны, - музыка вроде той, что 
он сам играл года три назад, впервые дорвавшись до приличного 
"Korg"а. Картавый голос что-то такое пел, смысл, однако, от Лехи 
ускользал: нечто крутое, "за жисть". Леха остановил пленку и 
прокрутил вперед. "Пошли, ему не нравится!" - опять подал голос 
пацан с прядью. Мужик, не спуская с Лехи глаз, по меньшей мере 
одного, развернув на коленях еще одну тряпицу, набивал тонкий и 
длинный бумажный кулечек ядовито-зеленой травяной смесью. 
"Давай-ка без этого, ага?" - сказал ему Леха и снова нажал "Play". 
Было все то же самое. "Это я лабаю, понял!" - тон мужика становился 
совсем уж невыносимым. Леха оценил ситуацию: левый глаз его 
собеседника неотрывно сверлил его переносицу, правый же, - Леха 
проследил взглядом дважды, чтобы не было ошибки, упирался в левую 
Лехину ключицу. Выяснив все это, Леха врубил магнитофон на 
полную громкость и осторожно, ногой, начал придвигать к стулу, на 
котором сидел, - ящик, где они держали напильники, всякие железки 
от ударных и тому подобное барахло. Опустив руку и нащупав что-то 
железное и увесистое, Леха почувствовал себя увереннее. Он остановил 
магнитофон, перевернул кассету и еще раз включил воспроизведение. 
"Ну и что? Что надо-то, я не понял?" Мужик, не выпуская из желтых 
зубов козьей ноги и не отрывая от Лехи своего двойного взгляда, 
тяжело сказал: "Это я лабаю, бля, духовная музыка, ты не русский, что 
ли?" Леха нащупал в ящике выбранную железяку и осторожно 
сомкнул пальцы на прохладном металле. "А что за текст?" - задал он 
первый пришедший в голову вопрос. "Псалом из библии. Во, бля, я 
ему уже час втираю, что это я лабаю духовный музон, а ты что? Ты 
что, Библию не читал? А там сказано: ... а, черт... Да не воздастся... 
или... короче..." - и тут он вскочил и выбежал, хлопнув дверью. Пацан 
тоже вскочил, остановил магнитофон, вытащил кассету и скрылся за 
дверью. "Ему не понравилось!" - донесся до Лехи его плаксивый крик.

 Леха поймал себя на том, что уже минут пять сидит, напрягшись и 
уставившись в дверную ручку. В занемевшей руке он обнаружил 
приличных размеров разводной ключ. Он швырнул ключ в ящик, 
ногой задвинул ящик под шкаф, стоящий у стены. Потом он подошел к 
окну и с невесть откуда взявшейся грустью долго смотрел на мокрые 
крыши внизу: за окном моросил мелкий осенний дождь.



П р о д о л ж е н и е	 с л е д у е т